[icon]https://forumupload.ru/uploads/001a/df/3a/2/46359.jpg[/icon]ЭЛЛИОТ КОЛДВЕЛЛ, 26
МАГИСТРАТУРА, МУЗЫКА, 2 КУРС

fc: jack roth

I HAD TO, LIKE, OPEN THE BRUISE UP, AND LET SOME OF THE BRUISE BLOOD COME OUT TO SHOW THEM
Дед говорил, что он раскусил мир, когда ему было лет 17. Может, на две половинки, может, больше, и вся дальнейшая жизнь превратилась в попытку мир прожевать и проглотить, переварить, а там, кто знает, и исторгнуть из себя что-то новое, достойное рождения. Раскусил он мир необыкновенно просто: сидел за столом на кухне и рисовал в остывшей овсянке узоры, в комнату проникало пение птиц и мошкара, и в какой-то момент яблоко в саду, решив, что уже пора, упало на землю с глухим звуком. Звук этот смешался с солнцем, пылью, тихим рычанием мотора, и дед вдруг понял, что так образовался мир. Какой-то новый, отличный от нашего, тонкий, но вовсе не слабый; заметить его не так сложно, если знать, к чему прислушиваться, и дед потом всю жизнь искал эти самые звуки. Оказывается, их очень много, но у всех есть что-то общее, не тональность даже, а обыкновенное сочетание нот, их последовательность; от музыкальной теории дед воротил нос, потому что был уверен, что эту загадку он должен разгадать сам, и звуки эти извлечь можно только из окружающего мира — они не подчиняются ни скрипке, ни фортепиано, иногда рождаются и вовсе случайно, потому всё это, конечно, абсолютное таинство.

Дед был уверен, что это таинство родит новый мир, и если воспроизвести его своими руками, то мир этот подчинится тебе, и в этом не было злобы или завоевания, лишь близость и родство, особая связь. Бабушка часто ругалась — причин было много, все разные — и всегда удивлялась тому, сколько дед носился с этой затеей, сколько говорил о ней, пусть и не совсем понятными словами; откуда в нём столько нежности, в конце-концов, откуда в настолько безразличном человеке эта светлая тоска — казалось, его ничем не пронять, никак не задеть, а под конец жизни дед и вовсе обратился в слух, неподвижно сидя в саду днями и неделями.

Мама тогда начала волноваться, принесла новые слова вроде «деменции» и «слабоумия» и бегала по врачам несколько месяцев, хотя мне сразу было понятно, что дед всё слышит, просто слушает не нас, и то же самое оцепенение нападало и на меня, когда я садился рядом. Было в этом что-то тревожное, на самом деле, не в звуках, а в предвкушении: так перед встречей с чем-то новым не обязательно боишься, но взбудоражен, продумываешь приветствие и наряд, хотя даже не знаешь, хочешь ли этому новому понравиться. Сейчас я понимаю, что ошибался, и это не было тревогой, просто сердцебиение сбивало с толку. Было это обыкновенным восторгом, к которому с определённого возраста прикасаешься редко, кажется, что он вообще приходит сам и по каким-то нелепым и случайным поводам — солнце как-нибудь интересно ляжет на шершавую стену, чья-то прядь волос заползёт на лицо особенно трогательно, собака зевнёт с причмокиванием.

Деда я понял намного позже, что забавно — тоже из комнаты: лежал как-то в спальне, и странный ночной скрип города сложился во что-то такое, что безумно хочется воспроизвести. Эмоция остаётся надолго, вместе с тобой спит в кровати, но звук истончается, выветривается, и скучаешь по нему так же, как по какой-нибудь милой вещице из детства. Особенность таких вещей в том, что они всегда остаются далеко позади, дотянуться до них можно лишь мысленно, и сложно понять, игра это воображения или всё действительно так и было. Пробуешь воспроизвести — ни черта не выходит, конечно. Лежит это что-то, что должно было быть трогательным, а сейчас ничего, кроме буквальной полости, из себя не представляет. Не могу сравнить ни с чем, кроме этих корявых кукол даже не из моего детства, вид у них милый, и их отчего-то по-своему жаль, но брать в руки неприятно — куклы пустые.

Я-то музыку люблю, и довольно быстро сообразил, что эти рождающие новый мир звуки принадлежат не только яблокам и городским трелям, но и вполне себе людям; музыка такая определённо создаёт какое-то новое пространство, и я уверен, что это не специально, а новое пространство — так, бонус. Как сноска в книге раскрывает контекст или вовсе меняет образ твоей мысли, так и сочетание этих звуков скорее подчиняется какой-то другой логике, которую сложно постичь, вы лишь случайно пересекаетесь, и встречу эту не каждый заметит. И созданное с этим звуком пространство удивительно синхронно с тем, как звучишь ты, отсюда и давно забытый восторг, и умиротворение, будто ты настроился на что-то или что-то настроилось на тебя, и живёт в этом какая-то общность, которую я не смог пока обнаружить ни в каком другом явлении.